Лещ разлепил глаза и непонимающе уставился в стену напротив, соображая, где это он. Осознав, наконец, что он опять в постели любовницы своей, Зинаиды, Лещ снова застонал, сел на краю ложа греховодного, обхватил голову руками и застыл в состоянии великой скорби. Потом нетвёрдой походкой проковылял на кухню, выпил залпом ковш воды и стал возвращаться к жизни.

     Первым делом он ощутил, что левый глаз его так до конца и не открылся. Подойдя к зеркалу, Лещ осмотрел синяк, потрогал кончиками дрожащих пальцев распухшую бровь и присвистнул. Вчерашний день являлся в память его обрывками, и собрать эти клочки в единое целое не удавалось никакими усилиями.

     А началось-то всё вчера благопристойно вполне. Лет шесть назад погиб в автомобильной аварии школьный друг Леща. И вот с тех пор снился этот друг периодически, вроде бы как и не погиб он, и так явственно всегда с Лещом разговаривал. Сны эти не забывались, как и другие, а накапливались и потому тревожили не на шутку. И тут недавно опять Толик, царство ему небесное, приснился. Видит Лещ, что друг-то не просто является ему во сне таким, каким он был, а  действительно живёт – вон он как изменился: постарел, лысина появилась и шрамы стали на ней видны широкие, два шрама-то – это Лещ запомнил отчётливо. Рассказывает ему Толик, что устроился работать в автомастерскую, и что плоховато со здоровьем к него после аварии, ну и всё в том же духе. Вот вчера-то Лещ этот сон и поведал соседке своей, старухе богомольной. А у той рецепты на все случаи жизни всегда имеются.

     – Сходи, – говорит, – к родителям Толика, купи вина, помянуть тебе его надо, вот он и отпустит. Тебя ведь не было на похоронах? Не было. Вот и сходи, милок, обязательно надо помянуть.

     А у Леща вчера как раз отгул. Купил он бутылку, пошёл к родителям друга. Всё, как полагается,  – посидели, помянули, всплакнули. Полегчало у Леща на душе, то ли от вина, то ли оттого, что бабкины наставления выполнил в точности. И шёл-то он потом лёгкой походкой домой, к жене и сыну. И какой-то дьявол надоумил его, подтолкнул зайти в гараж – а там застолье. Вернее, стола не было, пили в подсобке, разложив нехитрую закусь и расставив бутылки на пустом ящике. Помянули ещё раз Толика, а потом как-то всё закрутилось, идея пропала. А чего это он с Васькой сцепился – Лещ уже не помнил. Но это точно он, Васька, ему заехал. Лещ опять потрогал саднящее лицо. В памяти всплыл ещё кадр вчерашней карусели: Лещ лежал на полу на спине, а Васька стоял над ним, рвал его за ворот и орал что-то в лицо. Кадр всплыл и снова утонул.

     Фу, как противно на душе. Лещ опять подошёл к ведру и выпил ещё полковша тепловатой воды. Противно не оттого, что он напился вчера как свинья, хотя и это не сладко. А главное – сюда-то он, к Зинке, к бабе чёртовой, раз уж пять ходить зарекался. Жена-то у Леща – умница, таких жён вообще не бывает. Вот опять он придёт сегодня (а куда деваться-то?), Аня ведь ничего ему не скажет, накормит, приласкает. А глаза-то у неё будут красные – не спала ведь, плакала опять. Она никогда его не спрашивает, где он был, а он не рассказывает – а что рассказывать-то, что у любовницы ночевал что ли? И всё время плохо ему бывает до слёз – лучше бы она орала, дралась, вон как соседи Зинкины через день махаются.

     Тут как-то сидели они с Зинаидой за столом, а за стенкой у соседей – жуть, крики, посуда бьётся, а потом Алька – это соседка которая, – как заверещит там: «Убивают! Спасите, люди добрые!» Зинаида не выдержала:

     –Иди, посмотри, что там.

     А Алька за стеной надрывается – сил нет! Пошёл Лещ разбираться, дверь открывает и видит: Алька одной рукой держит мужа за волосы, а в другой у неё разбитая бутылка, и тычет она этой бутылкой в мужа, куда придётся, тот только руками взмахивает, и при этом Алька же и вопит: «Убивают!» А на следующий день Лещ видел гуляющую Альку под руку со своим залепленным пластырем мужем. И ничего. Живут же люди! А у него, Леща, жена за все шесть лет жизни совместной ни разу голоса даже не повысила, Лещ совершенно не понимал, как это она с таким характером умудряется в школе работать, – она учительница младших классов, – вернее, как, работая в школе  учительницей, она сохраняет спокойствие это сверхъестественное. 

     Лещ всё ещё стоял у ведра в трусах. Пить всё равно хотелось, хотя и некуда уже было – в животе булькало. Зинаида ушла, по-видимому, как всегда, к восьми. Лещ вспомнил, что ему сегодня тоже надо на работу, глянул на часы и скис. Уже опоздал, завгар опять орать будет и директору жаловаться. Эх! Но сюда-то он ведь не собирался больше! Зинка проклятая, приворожила – не оторваться.

     Стуча пятками по полу, Лещ прошёл в комнату. Его одежда лежала на стуле. Он взял в руки рубашку – она была выстирана, отглажена, надорванный вчера Васькой ворот аккуратно подшит. Лещ опустился на край кушетки с рубашкой в руках и заплакал. Вот так, приползёшь к ней, весь грязный, пьяный, в крови, а утром – и сам умыт почему-то (как Зинка вчера его мыла, он тоже не помнил), и одежда чистая! Ну, как не любить такую бабу!

     Лещ оделся, запер дверь, ключ положил как всегда в сапог, стоящий у порога, и в самом препоганом настроении поспешил к автобусной остановке. На столбе у остановки белело объявление: «14 августа автобус пятого маршрута ходить не будет из-за отсутствия бензина». Так, сегодня четырнадцатое. Лещ сплюнул – всё одно к одному, засунул руки в карманы и пошёл пешком. На площади, возле центрального универмага, уже кипела торговая жизнь. Коробейники, кто – на раскладушках, кто – прямо на земле, подстелив клеёнку, раскладывали товары, вдоль рядов ходили уже первые покупатели. Лещ, не глядя ни на товары, ни на людей, шёл, опустив глаза свои долу. Вдруг прямо перед собой он увидел огромного чёрного кота. Котяра был неестественно большого размера и сидел в сумке, которую прижимала к груди сухонькая старушка в замусоленном пальтеце. Лещ встал перед старушкой и уставился на кота, будто ангела узрел, инстинктивно протянул руку и погладил, потом хмыкнул и спросил:

            – Килограммов десять котик-то? 

            – Да поболе будет! – бабулька оживилась, польщённая вниманием Леща…

К мощному загривку хищника тоненькой резинкой была прикреплена пятисотрублёвая купюра. Бабушка продолжала бодрым голосом:

           – Жертвуйте, люди, на рыбку вот ему!

А потом ласково:

          – Вот, пенсию мою съел, теперь ходим с ним просить. Лещ достал из кармана мятую тысячную, сунул её бабке и зашагал дальше. За спиной затихал мурлыкающий бабулькин голос:

          – Вот, денежку заработал. Ух, очаровашка моя!

Лещ опять хмыкнул и прибавил шагу. За углом универмага мерзкое настроение возвратилось.

     День прошёл бестолково. Вечером Лещ вернулся домой с твёрдой уверенностью покаяться перед женой. Аня встретила его как всегда, тихо и печально. Олежка, сын его пятилетний, поскакал с минуту вокруг него и опять уставился в телевизор. Лещ ел картошку с рыбой и думал, с чего  бы начать.

         – Ань, ты знаешь, я должен кое-что тебе рассказать. Он посмотрел жене в глаза, в тёмные и горестные глаза любимой женщины, стушевался и осёкся.

         – Я хочу тебе рассказать, но я не могу. Ты вот что, купи мне бутылку вина, я выпью и всё тебе расскажу. – Всё это Лещ пробормотал, глядя в тарелку. Аня ничего не ответила, налила ему в кружку молока и ушла в комнату.

     На следующий день, придя с работы, Лещ увидел накрытый стол, посередине торчала бутылка портвейна. Он молча поел, выпил всю бутылку за три раза, раскраснелся и одним духом выложил жене всё как есть, мол, не могу я от неё оторваться, хоть убей, но лучше помоги. Аня всё выслушала молча, с обычным спокойствием.

         – А помочь-то как?

     Лещ удивился обыденности её голоса. К нему, оглушенному величием свершившегося, возвратилось сознание. Лещ заговорил быстро-быстро, проглатывая окончание слов и почему-то заикаясь: 

        – Давай, я зайду к Зинке, посижу там, а ты, как будто выследив меня, ворвёшься и учинишь скандал. Ну, там меня пообзываешь, можешь ударить даже, чего-нибудь разбить там… Это…в общем, и Зинке чтоб досталось. Ну, сама знаешь, как бывает, ну… матерись погромче.

       – А я не умею материться, – сказала Анна и улыбнулась.

       – Да ничего, я научу тебя, это же не трудно, все вон ругаются.

     Да, Аня согласилась. Порепетировали вечер, поругались досыта. Матерились и смеялись, матерились и смеялись. Дуэтом.

     На следующий день, в восемь вечера, Лещ уже был у Зинаиды. Стараясь быть непосредственным и, ожидая каждую минуту нашествия жены, он невпопад шутил, задумавшись, не слышал Зины. Она даже спросила, не заболел ли он. Лещ ждал жену, он знал, что она придёт, и всё равно, когда распахнулась дверь и в дом ворвалась Аня, Лещ побледнел лицом, сердце сорвалось его, улетело в пропасть и шмякнулось там на острые камни, он зажмурился, у него одновременно заболели все зубы. Как кричит его жена он слышал в первый раз, а такого мата он даже в гараже у себя не слыхивал. Зина прижалась к шкафу, и даже Алька с мужем, бузившие в этот вечер за стеной, кажется, стихли. Затрещина привела Леща в чувство, он даже обрадовался ей и вылетел, забыв кепку свою, на улицу. Руки дрожали так, что он не смог прикурить и попросил огонька у проходившего мимо старичка. Тот поднёс спичку и проворчал:

        – Пить меньше надо!

     Минуты через три показалась Аня. Она была совершенно спокойна и улыбалась. Только бисеринки пота чуть блестели под глазами.

        – Ну как? Нормально?  – Аня взяла Леща под руку и повела домой. Лещ пошёл, а потом остановился, посмотрел в глаза жене, качнул головой:

        – Ну ты даёшь!