Пасека у бабы Оли в огороде, ульев десять. Пока жив был её муж – Алексеич, он, естественно, руководил на пасеке, а баба Оля всегда была на подхвате. Алексеич был строг и ругал бабу Олю почём зря по поводу, а иногда и без повода. Это знаете ли, когда сам оплошаешь, а орёшь на ближнего. Но баба Оля мужа страсть как боялась и слушалась беспрекословно. 

     И вот как-то в июне – роевая пора – выдался дождливый день. Я вздохнул спокойно – можно дух перевести, а то приходилось бегать за роями уже недели две без перерыва, подустал. Гляжу к соседке в огород, а она в полной амуниции, с защитной маской на лице, выглядывает из сарая – от дождя спряталась. Пошёл к ней. 

Говорю: 

– Иди домой, не будет роёв, дождь же! 

Отвечает: 

– Да…дождь…Конечно не будет! 

И после паузы: 

– Но Алексеич сказал смотреть. 

Дед её был в это время на работе, кочегарил он в ту пору где-то. 

Поуговаривал я её – не сдаётся! Хмурит только бровки да губы поджимает. 

     Пошёл домой, попил чаю. Через полчаса дождь усилился, даже на улицепотемнело. Я выглянул в окно. Из соседского сарая по-прежнему торчала белая шляпа дисциплинированной бабы Оли. 
 
 

     Алексеич опять был на работе, а у бабы Оли вышел рой. Я прибежал, намереваясь помочь. Рой привился великолепно на ветке смородины, свисая над тропинкой – тряхни, и будет там, где надо. Я было и хотел так сделать, но баба Оля запротестовала. 

– Нет! Дедушко не велел! Велел только побрызгать водичкой. 

Поуговаривал я – нет, вижу бесполезно, баба Оля только бровки хмурит. Ушёл домой. А Алексеич, как назло, подзадержался, приехал часа через четыре. Баба Оля, естественно, всё это время поливала рой водичкой. 

– Четыре бутылки выбрызгала! 

Алексеич потом рассказывал: 

– Приехал я…рой стряхнул, а из роёвни вода течёт. 

А черездня два поведал: 

– Не прижился рой… матка куда-то делась. 

На что я заметил: 

– Утонула, наверно. 
 
 

     Алексеич помер, но умирая приказал: «Внучку доучить! Пчёл сохранить!» 

Бабе Оле выбирать не приходилось. Мужа она и после его смерти боится и слушается. Я, конечно, ей помогаю, но об этом отдельный рассказ попозже. 

     Мои ульи стоят рядом с бабы Олиными, забора между нашими участками нет. И в роевую пору, пока я слежу за роями на втором своём точке (в 6 км), баба Оля присматривает за моими здесь. При выходе роя она опрыскивает его водой и по телефону вызывает меня – такая уж у нас договорённость. 

     И вот случилось, что у неё отроилась сразу пара ульев и у меня один. Баба Оля мечется с опрыскивателем по огороду от роя к рою, а другой наш сосед – дачник из Москвы – стоит, облокотившись, возле забора и смотрит, улыбаясь, на неё. 

     Баба Оля – в штанах, в туго обтягивающей её плотную фигуру белой куртке, в маске, в перчатках, с опрыскивателем в руках, взмыленная от беготни, пробираясь вразвалочку, но шустро, через картофельные рядки, кричит своим звонким голосомс интонацией ведущей «Пионерской зорьки»: 

– Товарищ!!! Я вахту не в силах стоять! 

И не дожидаясь ответа мчится дальше. 
 
 

Бабе Оле 80 лет. Соседу Семёнычу (дачнику из Москвы) – 61. 

Два – три улья у меня стоят в отдалении от участка бабы Оли и я прошу Семёныча, чтоб тот присмотрел за ними, когда я отсутствую. 

Разговариваем как-то с бабой Олей в минуту передышки. 

Она озабоченно спрашивает: 

– А там-то кто у тебя смотрит? 

Отвечаю: 

– Семёныч… 

–А кто это? 

– Так сосед-то…дачник наш.. 

Следует недолгое напряжение памяти и радостное: 

– А-а-а…..старик-то! 
 
 

(Рассказал потом Семёнычу…. Он обиделся) 
 
 

     – Если бы не ты…так ничего бы и не было! 

Баба Оля всё благодарит меня за помощь. 

– Ой!...да что ты! Что я сама-то сделаю?! Помяни царя Давида и всю кротость его… 

По телефону баба Оля мне докладывает чётко, по-военному: «Седьмой отроился. Сидят на яблоне… хорошо… всё… жду!» 

Я приезжаю. У бабы Олиуже всё приготовлено: роёвня рядом с деревом, дымарь разожжён, клеёнка расстелена – так Алексеич делал. Баба Оля всё делает так, как делал Алексеич. 

Я начинаю готовиться к съёму, отодвигаю клеёнку, что-то ещё… 

Баба Оля не выдерживает: « Не так!» Отодвигает меня, берёт роёвню, поправляет клеёнку и …снимает рой. 

Я стою в стороне и улыбаюсь. 

– Баба Оля! Дык зачем я тебе? Ты же сама всё прекрасно можешь! 

– Не-е.. Ты постой! Мне с тобой спокойнее! Что я сама-то? Ничего ведь не сделаю!.... Эх, помяни царя Давида и всю кротость его…. 
 
 

     Однажды рой сел очень неудобно – растёкся по перевитому стволу яблоньки, соскребать его было бы мучением и мне и пчёлам, и я решил загнать его в ловушку. Поставил в ящик пару пустых сотов, накрыл крышкой, приладил ловушку летком к рою, подымил и пчёлки дружно забежали куда положено. 

Я унёс рой в омшаник. Баба Оля мне при этом ассистировала и была немало удивлена увиденным – Алексеич ведь так не делал никогда. 

     Случилось мне через несколько дней отъехать на целый день в город. Приезжаю домой… мама мне докладывает: «Иди к тётке Оле, у неё там проблемы». 

Иду через огород, вижу- на яблоне криво-криво присобачена ловушка, а под ней борода пчёл. Бабы Оли рядом нет. 

Захожу к ней в дом. Лежит моя баба Оля в исподнем на кровати с полотенцем на лбу и стонет. 

– Всё…ничего мне не надо! Пчёл никаких не надо! Мёду не надо! Ох, помираю! 

– Что случилось то? 

И поведала мне баба Оля, как она весь день снимала рой. Ловушку приладит – пчёлы забегут наполовину, ловушка грохнется на землю. И так раза три… 

– Всё… давление… голова сейчас лопнет…уж таблеток килограмм съела… Забери ты этот рой, ради Христа! Ничего мне не надо…. Помяни царя Давида… 

Пошёл я …загнал пчёл в ловушку… унёс в омшаник. 

     Вечером понёс сажать в улей. Открыл. Батюшки! Баба Оля вместо суши поставила полный дадановский сот мёда. Пока ловушку кидали да бросали, сот оборвался…караул! Короче – куча пчёл вперемешку с мёдом и воском. 

Что делать-то? 

Вытряхнул всё как есть на дно улья, поставил сверху суши и закрыл улей. Будь что будет! 

     И, доложу вам, как ведь здорово рой прижился! На утро уже был в улье образцовый порядок. И баба Оля к утру поправилась! 
 
 

     Была пора больших проблем у бабы Оли. Сосед – дачник (не Семёныч, а с другой стороны) накатал на неё заявление в Суд, по поводу пчёл, конечно. 

Я качал мёд у себя в мастерской, когда пришла ко мне встревоженная баба Оля. Вся в трансе... лица нет… очень распереживалась. 

– Садись – говорю ей – на табуретку, успокойся. 

Слушаю, как она мне жалуется, поддакиваю… жалко бабу Олю. 

–Вот ведь, сволочь, что написал… два года назад его укусила пчела… отдыхать ему мешают… 

Чувствую я, что надо как-то бабу Олю от дум тяжких отвлечь. Беру очередной сот, а он - белоснежный, полный, заглядение прямо… 

– Баб Оля! Смотри, красота-то какая! 

Баба Оля взглянула, тут же просветлела лицом и звонко выдала фразу ставшую впоследствии крылатой: 

– Ювелирная работа, ешь твою мать!!! 
 
 

     Настал чёрный день в спокойной деревенской жизни бабы Оли. Почтальонша принесла ей официальный бланк из Суда с требованием явиться туда-то и во столько-то. Баба Оля перестала есть и спать. Она пришла ко мне с красными глазами и скорбным лицом. Всё её повествование сопровождалось рефреном: «Да мы-то сроду и не судились никогда!» 

     Сосед-дачник, о котором уже упоминалось, собрал кучу бумажек о вредоносности пчёл для его московского ослабленного организма и пошёл войной на нашу бабу Олю. 

– Да это всё не он! Это – баба его! Он-то чего?! Что она скажет, то он и делает. – Баба Оля поведала мне секреты внутрисемейных отношений её супротивников. 

     Кстати, хоть и деревняу нас не ахти, какая большая, а этих дачников я лично в лицо не знал. Они дружбы ни с кем не водили здесь, приезжали – уезжали, на окнах в доме решётки железные установили, чудно для деревни-то. 

     На этот раз успокоить бабу Олю никакими словами не удавалось. Я пообещал ей, что буду сопровождатьв походе на Голгофу, не покину, защищу, под танки впереди её брошусь, и со слезами на глазах мы расстались. 
 

     Утро назначенного дня было дождливым. Баба Оля, нарядившись как на собственные похороны, ни свет–ни заря была уже у меня. Поехали. 

     В узком коридоре здания Суда у стенки стояли обшарпанные стулья, посетителей кроме нас и молодой пары, сидевшей у двери кабинета судьи, не было. И судьи самого тоже не было, как мы выяснили у проходившей местной работницы. Велено нам было подождать и мы уселись рядом с присутствующими. 

     Баба Оля опять начала мандражировать и, глядя прямо перед собой в пустую стену коридора, повторять: «Я не знаю, что говорить». Мне пришлось сновауспокаивать ответчицу и красноречиво инструктировать, мол – прикинься тупой, да ты – старая, ну что они тебе сделают!? – да дачники эти такие – сякие; бумаги, пока я не скажу, не подписывай – говори, что не понимаешь, ну… и так далее. Баба Оля слушала, упершись руками в расставленные колени, и не мигая смотрела в стенку. Когда я умолкал, она вздыхала и плаксивым голосом опять говорила: « Ой, я не знаю, чего говорить». Я терпеливо начинал сызнова, придумывая новые тонкости поведения бабы Оли, способные уберечь её от расстрела во время беседыс судьёй, ярко расписывая достоинства и преимущества бабы Оли и гнусность и коварство её оппонентов. 

     Судья задерживался и всё это продолжалось довольно долго. На очередном круге я придумал новый довод: «Смотри, баба Оля, ты же не одна такая, вот и люди сидят, ждут, не нервничают». –Я кивнул на молодую пару. 

     Баба Оля повернула голову ко мне и, выразительно вытаращив глаза, громким шёпотом, слышимым даже за дверью бухгалтерии, сообщила: « Это – они и есть!!!» 

     Смысл фразы до меня дошёл не сразу, а когда я понял, что бок о бок с нами сидят истцы, меня чуть не хватила истерика, чтобы не заржать мерином, пришлось даже выйти на дождь. 
 

P.S. Дело закончилось ничем. Баба Оля и посейчас пасёт своих пчёл. Соседи приезжают и живут за своей решёткой.